6 февраля пестрящий всем, чем угодно, Интернет ударил на первой же полосе "поисковки" отвратительной новостью: умер Егор Радов. Поначалу вспомнилась одна из часто повторяющихся в его романе "Змеесос" строк: "Миша Оно (варианты: Иоганн Шатров, Ра, Артем Коваленко, Бер-Му-Бей, Яковлев, Го Му До, Эрдэнэ Болт, Пу Ли Со и т. п.) умер". Этакая игра в бесконечное путешествие по мирам с массой воплощений в разных, но похожих, телах и с похожими же именами. Как символ движения ниоткуда никуда. А потом вспомнилось, как именно этот первый роман в тогда еще совершенно андеграундном издании мягкого переплета впервые заворожил. С одной стороны – это был полный гон человека, в больших количествах потребляющего всякую бяку наркотического характера (самое интересное, о своем наркотическом опыте Егор Георгиевич рассказывал в телеинтервью пару лет назад). С другой, - хорошо видной при повторном прочтении, - миры, по которым блуждали два более-менее постоянных персонажа, прекрасно структурированы и как две капли воды похожи на тот, в котором живем и мы. И каждый персонаж как будто прорисован с натуры. И не быть мне мной, если и не с меня в том числе! Временами нападает дикий хохот и рвет в клочья читателя.
Со мной был случай, когда я перечитывал "Змеесоса", сидя в электричке на передней скамье. Так получилось, что весь вагон находился у меня за спиной. И тут пошло описание игры в боцелуй. Магия этих строк породила во мне безудержный экстатический смех. Если верить в то, что доза смеха продлевает какую-то часть жизни, - те пять минут мне продлили ее не менее, чем на полгода. Когда я понял, что смеялся в полный голос – обернулся на публику: не слишком ли шокировал? Вагон был пуст. Видимо уже тогда, в середине 90-х, Россия пришла на тот пик НЕлюбви к ближнему, чело коего освещает радость.
Впрочем, не каждый сможет оценить смеховую культуру Радова. Принять его, к сожалению, тоже. Я не берусь утверждать его гениальность (хотя доказать отсутствие оной мне никто не в силах), но века спустя планета, если сподобится до этого дожить и не растеряет разума, оценит.
Литература потеряла одного из тех, кто ей служил Верой! Не ради денег, ибо не обеспечивала Радова его проза, написанная по заказу души и совести. Не ради славы: как минимум семьдесят процентов моих знакомых филологов-журналистов даже не знают и по сей день, кто такой Егор Радов. А Радов лишь открывал новые горизонты для тех, кто последовал за ним по страницам его книг и шагнул чуть глубже в строки и чуть дальше, чем задняя часть обложки.
Волей его пера родилась новая Якутия, которая приворожила или отвратила навсегда. Если несколько десятков читателей прониклись духом Якутии и возжелали побывать там по прочтении одноименного трэшевого детектива – она велика. Как народ, населяющий ее. Как ее реки, полноводно текущие в Северный ледовитый океан. Как праздник Ысыах. Как высмеянная в ней национальная рознь. Как плод воображения, который становится идеей, время коей пришло! И идея была, выражаясь языком одного из персонажей, в шмат.
