Холодные, пустые и гулкие, как чертоги Снежной королевы, "Сумерки" стали полной противоположностью не дающему ни секунды на перекур "От заката до рассвета" - лучшему фильму о вампирах. Роберт Родригес увидел их серой массой, клокочущей стаей инкубационных нетопырей и подчеркнул ее однообразие широким представительством человеческих подвидов: среди дальнобойщиков, профурсеток и амигос - помимо братьев Гекко - особенно выделялись азиат, темнокожий, ребенок, девушка, старик. Стефани Майер, напротив, разрисовала белесое вампирово полотно целой радугой темпераментов. Ввела в практику кланы и кружки по интересам. Общим знаменателем оставив жесткий аристократизм и холю ногтей.
Оказалось, что предоставленные сами себе вампиры в гулкой пустоте сюжета – скучны и предсказуемы. В первую очередь это обусловлено, конечно, длинным прочерком в графе литературных дарований Стефани Майер, ладной во всех остальных отношениях женщины. Но также оказалось, что медитативный характер идет картине только на пользу - ничто не отвлекает от мраморного лица Эдварда Каллена, его ледяных рук, маслянистого взгляда, каким имел обыкновение смотреть вокруг себя певец Николай Трубач. Любите, девушки, простых романтиков. А если они чересчур, пугающе романтичны? Тогда любите их еще больше, любите изо всех сил.
Пропасть в происхождении главных героев обозначается сразу и без обиняков – именами. Вервольф Яшка (Jacob) – увалень и миляга, любит перебрать мотоцикл, не фасонит особенно, одевается абы как (или вообще никак). Но разительно от бедового Яшки-волчонка отличается вампир Эдуард (Edward). С походкой самки павлина, которой, в мужском случае, уплывают либо на подиум (что реже), либо в безбрежные океаны пошлости (что почти всегда). И капитан Майер споро поднимает все паруса, включая изящный крюйс-бом-брамсель. На носу, в позе Ди Каприо, только в аккуратно рассупоненной сорочке – Эдвард Великолепный.
Знает самые звонкие места из Шекспира наизусть и с удовольствием цитирует их голосом трагика. Имеет тонкую, как канителька, душевную организацию. Умеет смачно любить. Пуще того умеет только страдать. Гений сладких мук, новый Пьеро, но муки его более высокого порядка, ибо берет от них сполна, невзирая в том числе на то, что Коломбина совсем даже не против и едва не выпрыгивает из панталон. Тпру, душенька, имейте терпение. На кой ляд мне тогда внешность декадента-содомита, зенки опийного торчка, плошка отборных белил на лбу и щеках и губы, которые содомиты и декаденты назвали бы "спелыми"? Ой-ли такими губами сладкую вату по беседкам жрать. Извазюкаешься только.
Эдварда Каллена уже называют the hottest guy in modern literature и sensitive superhero. Иными героями моглось восхищаться за авантюризм, отвагу и безупречные манеры. Эдварду девушки хотят как можно скорее уронить голову на грудь, задним умом понимая, что иначе он сам первый сделает это. Он весь застрял в неувязках и допущениях. С прической, слишком современной для столетней выдержки лица. В автомобиле, слишком современном прическе. С чертами сексиста и типичного Мелвина, собственника и кляксы. Несобранное существо, он должен был разорваться от внутренних противоречий перебродившим на грядке огурцом; но он жив и, вдобавок ко всему, сияет и преломляется на солнце, словно вышедшая из моды брошь (тут очень много сравнений можно придумать, ни в чем себе не отказываю).
О’кей, первым контраргументом ревнителей "Сумерек" является то, что де "люди никогда не способны дать такой любви". Святая простота. Веруя, что привечают не кого попало, но лишь самых чувственных (the most sensitive, стало быть), и что вообще никогда не сеют свои влюбленности в решето, они безотчетно снижают требования и к себе, и к объекту своего увлечения. Что увлечены капризным, балованным нехочухой без определенных занятий. (Девушек нежного возраста можно понять. Главная привлекательность "Сумерек" не в силе любви, нет, а именно в силе и самом типе препятствий. Что дает возможность перенести частные проблемы в иную, более перспективную плоскость, в ней и утешиться. Ведь в суровой реальности официальная формулировка нелюбви звучит чаще всего не так: "Я вампир, ты - человек", "Я Монтекки, ты - Капулетти", или "Ты морячка, я моряк (мы не встретимся никак)", но гораздо прозаичнее и безжалостнее: "Ты мне не нравишься". Всегда проще думать, что ты не мил в силу каких-то загадочных, но, при правильном приложении сил, устранимых причин, чем осознавать, что ты не мил просто так).
Тин-армия фанаток на выданье запросто может поставить на уши бокс-офис, но подлинным культурным феноменом "Сумерки" делает беспрецедентный полувековой разброс в датах рождения потенциальных невест Эдварда. Это говорит не о том, конечно, что фильм на самом деле хороший, скорее о том, что и взрослые отчего-то малость подгуляли.
Я сейчас не хочу касаться прописных истин об очередном триумфе самой низкой поп-культуры. По этому поводу нынче стесняются брюзжать даже заштатные телегиды, да и грандиозный унитаз также остался в прошлом, нимало повеселив общественность. Здесь другое. Если человек не может отличить хорошо написанную книгу от книги, написанной плохо – это полбеды, в конце концов, от обывателя никто не требует в обязательном порядке тонкого литературного вкуса. Здесь же вопрос едва ли не идеологии. Вопрос в том, кого вставлять в икону, если руки чешутся очень сильно, а все недавние герои - трачены и истерты. Вампиризм достается по праву наследия и никакого таланта, ни даже особенного ума от счастливого обладателя не требует. Но при этом он стал чем-то вроде мнимого убежища от мнимого мещанства.
Ну да, вампиры – они другие. По художественному замыслу (или маркетинговому ходу) отряжены преодолевать пошлости жизни и нести первородную красоту в захолустье.
Возможно, Эдвард Каллен появился именно тогда, когда он был больше всего нужен. Первые "Сумерки" вышли в то время, когда мир начало потряхивать. (Как тонко наши энергичные юноши чувствуют состояние мировой экономики можно понять, зайдя в любой автобус. Перешучивания с кондуктором "про кризис", по сю пору числящиеся актуалкой, окончательно сдвинули на периферию незаслуженно забытый хит десятилетий "Мне один детский"). На весьма благодатной почве и зацвел "болезненный и порочный" цветок декаданса. Известный публицист Дмитрий Быков написал, что во времена тяжелые очень многие люди испытывают радость от того, что, наконец, мировой уклад потерпит крах, настанет "время больших страстей, а мелочность и пошлость жизни забудутся, как дурной сон". Время больших страстей!
Пишет он и том, что подобные мысли есть "пошлость куда более опасная". И что такие мысли одолевают в основном неизбывных романтиков. Тех, кто слишком громко говорит, что "миру не хватает любви", и "уметь любить так сильно, как главные герои, умеют только те люди, которым не нужны ни жизнь, ни деньги, ни заботы". Но если беззаветный романтик, помимо умильной улыбки, все же мог бы вызывать и уважение (при условии неуклонного следования своим идеалам), то г-н Каллен даже и не такой, он ничего не преобразовывает. Он страдает, ага, но хрена с два променяет родовой замок на повозку Феспида. Он имеет и пути отступления, и все необходимые червоточинки: умыкнул лучшее из обоих миров и уселся в Вольво. Чтоб и нашим, и вашим. Со второго взгляда в нарочитом романтизме Эдварда видятся грубый расчет и ноль инсайда. И поклонницы любят его за чувственность, но на Вольво, чего уж там, поглядывают: зверь-машина, а то. И сегодня Роберт Паттинсон (или скорее Эдвард Каллен), светоч квазиромантиков и квазиэстетов, появляется на обложке русского "GQ" - ну кто бы сомневался. Герой нашего времени.
Хотя мне, если разобраться, не жаловаться нужно, а железо ковать, ведь если вся до капельки девичья любовь сейчас отдается бледным мечтательным худышам, то у меня есть шансы в самое ближайшее
время выбиться в короли мира. Под шумок. Под бубнеж и всхлипы sensitive хлопотуний.
