июнь 4, 2013
Антон Захаров, корреспондент отдела "Общество".
Анна Зайкова
В новосибирском Академгородке живет легендарный фантаст Геннадий Прашкевич. Его так и хочется назвать новым Жюлем Верном, чью биографию он написал для серии "Жизнь замечательных людей" и презентовал в мае своим читателям: неутомимый путешественник, увлекательный рассказчик и чрезвычайно плодовитый писатель. Жизнь его полна удивительных встреч, знакомств и разговоров с блестящими умами XX века, тезисы из которых могут служить ориентирами нескольким молодым поколениям. Но один совет Геннадий Мартович вспоминает особенно часто и называет лучшим из когда-либо услышанных.
В начале 80-х, после того как был уничтожен тридцатитысячный тираж его повести "Великий Краббен", а сам писатель вошел в черный список, он прилетел в Москву к Аркадию Стругацкому. И тот, когда фантастами была распита бутылка коньяка, сказал своему другу примерно следующее: "Забудь о ней. Не борись. Пиши еще, пиши как можно больше. В конце концов один чиновник сопьется, другой проворуется, потом глядишь – и сам режим рухнул. И вот когда это случится, ты и предъявишь все, что тебе удалось за эти годы сделать".
К слову, так и вышло: после перестройки книги Прашкевича стали издаваться одна за другой, и некоторые из них вошли в золотой фонд русской фантастики. Совет дан мудрым и опытным человеком, но тем не менее в его утилитарности, в том, что ему можно неукоснительно следовать в любые времена, у меня есть сомнения. И пусть в заочном споре с культовыми писателями одним аргументом "А ты кто такой?" меня легко можно убрать, попробую все же пояснить свою позицию.
Претензии цензоров касались отнюдь не качества материала, в этом случае как раз лучше совета и не придумать – ты не дрожишь над старыми вещами, а спокойно и уверенно полируешь слог. Но та повесть была очень хороша, и завернули ее лишь потому, что главного героя звали Серп Иванович, и еще потому, что в ней был каламбур: "Кто сказал, что Серп не молод?", а также фраза: "Свободу узникам Гименея!" ("В то время, когда в тюрьмах Уругвая, Израиля, Аргентины томятся коммунисты, кому требует свободы Прашкевич?! Узникам Гименея!" – из рецензии Госкомиздата).
Просто так сложились обстоятельства (а может, Аркадий Натанович и уловил, предсказал этот момент, что присуще гению): после расправы над этой повестью осталось всего ничего до гласности. Но, скажем, на примере любимого поэта Геннадия Мартовича Николая Гумилева, тоже, кстати, авантюриста и путешественника, тактика измора и отказа от активной борьбы обнаружила бы свою бесперспективность. В объемной поэтической антологии "Мысль, вооруженная рифмами", изданной в 1984 году, Гумилева нет, как будто и вовсе никогда не было в русской словесности. Реабилитирован поэт был только в 90-х.
Время, конечно, лечит, но иногда очень уж медленно. И на то, чтобы дождаться, когда люди, которые тебя ломают, вдруг сами ни с того ни с сего пойдут по миру, может не хватить всей жизни.