Он ездит по России и рассказывает детям о том, как устроены главные молекулы жизни. Он рассчитывает, что поможет хотя бы нескольким юным талантам со склонностью к науке не сбиться с пути и стать исследователями. А заодно и реализует давнюю мечту: узнать страну, из которой уехал с родителями в 11-летнем возрасте.
Чему он учит российских детей и почему? Как пренебрежение к биологии может стать основой политического фиаско и почему западные налогоплательщики соглашаются тратить деньги на естественные науки? В общем, нам было о чем поговорить, когда "бродяга" заехал на денек в Барнаул.
Кошмарный опыт
— Федор Алексеевич, есть в этом нечто романтичное: молодой ученый из Барселоны путешествует по России и рассказывает детям, как устроены биологические молекулы. Откуда взялась эта идея — нести научные знания в массы?
— Это давняя история. В конце 1980-х годов в Пущино, откуда я родом, сотрудники местных институтов организовали зимнюю школу, чтобы у детей во время каникул было разумное занятие. В ней участвовал мой старший брат и, кажется, я тоже, но точно не помню. В работе школы приняли участие люди, которые также завязаны были и на Красноярскую летнюю школу. И в 2005 году, когда я начал приезжать в Россию, я стал преподавать в пущинской школе, в том же году съездил и на красноярскую. А потом познакомился с людьми из фонда "Династия", который проводит в разных местах России "Дни науки".
Фонд привозит лекторов в города России, где они в основном читают детям лекции. Так как мне не всегда нравится лекционный формат, то я был счастлив, когда фонд пригласил меня участвовать в их новом проекте — Школе молекулярной и теоретической биологии. В рамках школы мы стараемся наладить учебный процесс вокруг общения ученых с детьми для совместной научной работы.
— Если это не лекции, то, наверное, предполагается обмен мнениями. А о чем можно спорить, когда речь идет о молекулах?
— Дело не в спорах. Я нормально отношусь к тому, что кому-то структура ДНК может быть несимпатична и даже отвратительна. Но если так получилось, что я читаю лекцию, а в аудитории сидят такие люди, то мне важно это понимать. А для этого и нужно общение. Мой самый кошмарный опыт преподавания был на Тайване. То, что говорит профессор, для тайваньских студентов абсолютная истина, которую они должны вызубрить и запомнить, и очень заинтересованный ученик ничем не отличается от дико скучающего. Поэтому я совершенно не мог наладить контакт с аудиторией.
— Как вы относитесь к высказыванию, которое приписывают ученому XIX века Фарадею: "Если вы не можете объяснить пятилетнему ребенку, чем вы занимаетесь, значит, вы шарлатан"?
— Может быть, это было актуально во времена Фарадея? Хотя... В целом согласен. Но мы стараемся не столько объяснять школьникам, чем занимаются ученые, сколько давать детям ощущение того, что такое занятие наукой по-настоящему. В Школе молекулярной биологии 10 дней из двух недель отданы под научную работу: дети (в основном старшеклассники) интегрированы в лаборатории и участвуют в проведении экспериментов. И были случаи, когда школьники получили новый научный результат. Настоящий. При этом многие из учеников раньше ни разу не держали в руках пипетку — особенно сельские.
— Зачем вы, ученый, имеющий работу на Западе и возможность комфортно жить, это делаете?
— Мой путь в науку был сильно нестандартным. Я плохо учился, бросил школу. В университете не собирался заниматься биологией, один раз меня выгнали из аспирантуры. А в сегодняшней России пути, по которым ребенок может продолжить образование и пойти в науку, очень формализуются. Если человек плохо учится, он не получит высокого балла по ЕГЭ, и его перспективы сильно сужаются. Я бы хотел помочь им сделать выбор и показать, что формальные учебные критерии далеко не единственная составляющая для того, чтобы стать успешным ученым. Ощущение "настоящести" исследований на наших занятиях — глобальный стимул идти в науку. Эффект участия в настоящей работе не поддается формализации.
Медаль для Бразилии
— Понимаю, что наука не имеет границ. Но когда люди, на подготовку которых государство тратило деньги, уезжают, стране наносится экономический ущерб...
— Почему научную миграцию можно воспринимать позитивно? Отъезд ученого на Запад — это отправка русских ученых в заповедник, где они сохранятся как ученые. И если в России ситуация уравновесится, есть откуда этих ученых привозить. Понятно, что не все 100% вернутся. Но даже если 5% приедут, уже хорошо.
А вообще, смысл образования в том, чтобы помочь человеку реализовать его таланты и наклонности. Если человек живет в Бразилии, ему сложно самореализоваться как биатлонисту. Там ведь нет снега. И если он очень хочет заниматься биатлоном и имеет к этому призвание, нет ничего плохого в том, что страна финансирует его переезд в Норвегию, благодаря чему он завоюет золотую медаль для своего государства.
— В США наука развивается в основном в университетах. У нас тоже есть идея перенести исследования в вузы. Но наш преподаватель, чтобы прокормить "птенцов", вынужден порхать с утра до вечера, читая лекции то в одном вузе, то в другом, — ему не до науки. А есть ли у ученых в западных вузах время на исследования?
— Времени на науку там, конечно, больше, чем у преподавателей российских вузов. Обязательство преподавать существует, но если человек много зарабатывает на грантах и является курицей, которая несет золотые яйца, ему стараются уменьшить нагрузку. А если он долгое время не получал грантов, его запросто могут загрузить преподаванием. Но в России часть времени съедает чудовищная по западным меркам и совершенно бессмысленная отчетность.
— Тем не менее и там жизнь несладкая. Говорят, например, что в американских вузах люди друг у друга порой готовы красть идеи, настолько там высока конкуренция. В итоге там нет той атмосферы открытого обмена идеями, которая свойственна лучшим российским научным коллективам...
— Там, где эксперимент очень дорогой и трудоемкий, люди действительно не очень любят делиться идеями. Если ты пять лет работал, а тебя опередили, это может просто поставить крест на твоей карьере. Там, где больших результатов можно добиться проще и быстрее, народ более открытый. Но тут еще много зависит от личности: я все рассказываю. У меня хватает наглости полагать, что я все равно все сделаю быстрее. Благодаря высокой конкуренции отбираются лучшие люди, но иногда кто-то действительно использует для победы нечестные способы. На мой взгляд, это некрасиво.
— Сколько зарабатывают западные ученые?
— Достаточно для очень комфортной жизни. Хотя многое зависит и от уровня самого профессора (если ученый очень крут, то за него университеты борются и он имеет возможность на этом сыграть), и от места жительства и работы. Например, в Лондоне есть специальная надбавка, потому что это очень дорогой город. Но дело не в конкретной сумме. Для того чтобы наука на Западе была успешной, работает все общество, завязаны все его функции.
— Можно ли в двух словах объяснить, чем отличается западная наука от российской?
— Объяснить, что такое наука на Западе, так же сложно, как в голодном 1989 году втолковать жителю Советского Союза, который никогда не выезжал за границу, что такое супермаркет. Человек мог в лучшем случае представить, что это магазин, в котором все забито колбасой и тушенкой, но был бы не в состоянии разобраться, как этого можно достичь. Ведь даже если один раз завезти в здание продукты, оно не станет супермаркетом. И, на мой взгляд, попытки объединить университеты, академии наук, создать институты инновационного развития в России — это попытки построить здание, свезти туда все продукты и назвать его супермаркетом, не разобравшись в том, что для нормального функционирования нужны другие, скрытые от глаз вещи — такие, например, как доставка или производство продуктов.
Какая-то мушка
— Естественные науки в США неплохо финансируются государством. Почему американский налогоплательщик готов тратить на это свои средства?
— Действительно, каждый аспирант в США, который пишет диссертацию по естественным наукам, получает стипендию, достаточную, чтобы снять комнату и нормально жить, но не шиковать. Платит за это не всегда налогоплательщик, во всяком случае не напрямую. Лично у меня была стипендия от Министерства науки США, по которой я учился три года.
Думаю, в США есть понимание, что если не выплачивать стипендии аспирантам-биологам, химикам, физикам и математикам, они туда просто не пойдут. А правительство и общество в целом ожидают от них большой выхлоп. Не знаю ни одного случая в более-менее нормальных университетах, чтобы аспирант-естественник работал ради того, чтобы учиться. В то же время это часто случается в гуманитарных науках.
— В США поддерживают естественные науки, но при этом большинство американцев верит в Бога, ходит в церковь. А между тем религии имеют свой взгляд на эволюцию живого вещества, и он далек от научного. Как это сочетается?
— Такая двойственность есть. Большинство американцев не верят в эволюцию, если их об этом спросить. Но при этом все понимают: если не поддерживать естественные науки, то через 10–15 лет США перестанут быть лидерами, например, в лечении рака. Есть один замечательный пример. Во время выборов президента в 2008 году Сара Пейлин, чью кандидатуру на пост вице-президента предложил Маккейн, пренебрежительно отозвалась о госфинансировании исследований по генетике дрозофилы. Она заявила: "На какую-то мушку мы тратим большие деньги". На нее обрушились как демократы, так и республиканцы, потому что огромное количество знаний, которые применяются в современной медицине, были получены именно на этой мушке.
Но в том, что от науки ожидают конкретные результаты в короткое время, есть минус. Это сильно склоняет фундаментальную науку в прикладную. Для меня наука — это в первую очередь интеллектуальное удовольствие.
— Так это про вас говорят, что наука есть способ удовлетворять свое любопытство за чужой счет?
— Да. Не отрицаю. Кроме того, это очень важный постулат даже не в России, где эта традиция сохранилась немножко лучше, а в Европе. Ученые занимаются наукой не потому, что они хотят вылечить рак или сделать что-то подобное. Для многих ученых двигателем является реализация собственных интересов. И чем скорее это поймут в Европе, тем лучше для науки.
— Наука в России исчезает. Правда ли, что вы ищете здесь одаренных с точки зрения науки людей и помогаете им найти себя на Западе?
— У меня нет возможности организовать систему помощи молодым талантам. Хотя примерно половина сотрудников моей лаборатории (пять человек) из России.
— Каков размер стипендии, который платят в США аспирантам?
— Моя государственная стипендия составляла $30 тыс. в год плюс расходы на оборудование ($3 тыс.) и оплату tuition and fees (стоимость обучения, то есть сумма, которая идет университету) — еще порядка $10 тыс.
— Слышала, что ученому на Западе трудно получить должность на долгий срок, приходится ездить с места на место. Это правда?
— Да, это сложно. И количество аспирантов, которые защищают диссертацию и получают степень, намного больше, чем количество профессорских мест. Поэтому после защиты диссертации многие уходят работать в индустрию.
Досье
Федор Алексеевич Кондрашов родился в мае 1979 года в Пущино Московской области. Семья уехала за границу, когда ему было 11 лет. В США окончил колледж, аспирантуру, получил степень PhD (это нечто среднее между нашими степенями кандидата и доктора наук).
Чтобы не забыть русский язык и освоить новые термины, организовал школу для своих сверстников в Нью-Йорке, где профессора из Корнельского и других университетов читали лекции на русском языке. Получив степень бакалавра, три года работал в Национальных институтах здравоохранения США под Вашингтоном в лаборатории выходца из России ученого-эволюциониста Евгения Кунина (лидера по цитируемости среди российских ученых).
В настоящий момент завлабораторией эволюционной геномики Центра геномной регуляции в Барселоне (Испания). Сын известного российского ученого-биолога Алексея Кондрашова, который вернулся в Россию в 2010 году, став победителем первого конкурса мегагрантов. Дед — биофизик, бабушка — физиолог.
Цифра
70-80 тысяч долларов в год - зарплата начинающего профессора в США.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
