– Юрий Андреевич, у жителей Алтайского края есть говор?
– Он у вас очень мощный, с открытыми гласными, все окончания открываются. У актеров этого меньше, но они годами работают с драматургией, которая их подтягивает, и у них вырабатывается особый слух. А некоторых студентов со второго, третьего курсов на фестивале мы даже отодвигали, потому что речь была грустная, с сильными говорами.
Я думаю, не выработана методика, которая по-настоящему могла бы работать в каждом регионе. Никто всерьез этим не занимался, не анализировал проблемы, не связывался с лингвистами, занимающимися именно этим регионом, этим произношением, этим особенным русским языком.
Говор связан со всем телом, со всей жизнью человека. На севере люди, совершая махонькие движения, махонько и говорят. И закрыто у них все, и говор окающий, потому что там все небольшое, а большого им и не надо. А вот в Астрахани уже широта разливается, и все разливается и разливается. На юге люди тоже широкие, украинизмы по речи переплывают. Уральские говоры завихряются, как Уральские горы.
У вас открываются гласные и закрывается первый предударный слог: если надо говорить "молоко", то на Алтае скажется "малЫко"; а слог за ударением – открывается. Мы говорим обыкновенное "лавировали", а здесь все ребята говорят: "лавировАли". Они не загибают никуда, но они плывут по горизонтали. Это влияние алтайской степи, может быть.
– Какое качество необходимо человеку, который хочет правильно и хорошо говорить, без говоров? Музыкальный слух?
– Слух нужен, хотя мы порой даже в театральную школу принимаем людей с приторможенным музыкальным слухом. Но если возникает проблема ритма, то тогда – все. И хочется взять человека, и даже иной раз берешь, но к третьему курсу понимаешь: это непреодолимо.
Ребята без слуха начинают петь через ритмы, и слух налаживается. Но если ритм хромает, человек даже слышать и воспринимать не сможет, куда там воспроизводить. Педагоги выпускают его из вуза, понимая, что выпускают на гибель. Бог дал ему многое другое: обаяние, подвижность, хорошую восприимчивость – все в нем есть, а элементарное действие он выполнить не способен. Он может случайно проткнуть кого-то шпагой, нанести кому-то случайный удар, он выпадает из танцевальных номеров, а главное, он неподвижен в речи, а речь вся – на ритмах. Он не воспринимает особую стилистику автора, он везде одинаков: бубухает, бубухает, бубухает.
– У кого из известных актеров хорошая, правильная речь?
– У многих. Я не говорю даже о больших актерах, о Хабенском или о Безрукове, но очень хорошо говорят актеры во многих театрах даже. Вот у Райкина в театре речь очень живая, очень. Речь многих мхатовских актеров – живая. То, что сейчас происходит в театре Вахтангова – бог мой! Речь просто классная. Они разговаривают в большом зале, на спектакле "Дядя Ваня" в современной простоте. Я сидел – и такая радость была, как будто я сижу на собственном уроке и наконец-то смог объяснить студентам, чего я от них хочу.
Понимаете, язык не догма, он изменяется, он изменялся всегда, это отмечают словари и работы ученых. Трудность современного театра в том, что мы сталкиваемся с драматургией – бог мой – совершенно разной. Как обучить разной стилистике речи, как научить переключать тумблеры с Островского на новую драму? С одной стороны, разборчивость должна быть стопроцентной и слышимость должна быть стопроцентной. Но интонация! Речь идет не о красотах речи, не о том, что уже настроена какая-то специальная, железная мелодика речи, речь идет о живости восприятия и передачи информации. Это делает актера индивидуальностью, а еще лучше – личностью.
Сейчас трудно учиться в театральной школе. Все-таки атавизм жестокий: учат так, как учили 50, а то и 150 лет назад. Объясняют, что такое логика речи, какие слова, подлежащие и сказуемые надо подчеркнуть, и артист сидит, подчеркивает чертой, потом двумя чертами, волнистой линией, ставит палочки… вот здесь пауза, вот здесь двойная пауза. Бог мой, если так все подгонять, тогда, конечно, ничего живого не будет.
– Вы обращаете внимание на то, как говорят люди вне профессии? Вам хочется нас всех переучить?
– Конечно, хочется, чтобы люди говорили без неразборчивости и аритмии. Аритмия – это когда что-то выпадает: "чтт впдт", или, наоборот, лишнее добавляется: "да-а-а-аба-а-авляется". Многие говорят только корнями слов, им этого достаточно. Но я думаю: а может, это нормально? Может, и сто-двести лет назад люди говорили корнями слов – мы же ничего об этом не знаем. Я не думаю, что речь как-то уж особенно деградировала – в свою молодость я встречал людей, которые говорили просто невозможно. Не меньше, чем сейчас.
Я бы не переносил мою жизнь и то, чем я занимаюсь, на то, что творится там, среди люда.
Я должен готовить носителей литературной речи, которые приходят работать в театр и косвенно, через искусство, творчество, будут передавать ее хотя бы слою зрителей. Вот это моя задача.
Я вообще думаю, что педагогов по сценической речи надо изолировать полностью – нельзя сценическую речь усреднять до речи других людей. Я стараюсь никуда не попадать, нигде, вне театрально среды, не преподавать. Но в театрах ведь не платят ничего, и мои ученики часто идут поработать в педвуз или у логопедов. И вот они сидят и придумывают методику для учителей начальной школы. Ведь педагогам телесность нужна совершенно по-другому, чем актерам, не выразительность телесная, а исключительно телесная свобода. В этой свободе они могут, сидя, стоя, передвигаясь, тихонечко воздействовать на детей. Но ни в коем случае не надо внедрять в массы актерскую речь. Это заповедник. И в этом заповеднике мы должны жить, и речь – небо этого заповедника, а актеры – его звери. Это другой мир.
Справка
Юрий Васильев – заслуженный деятель искусств России, профессор Санкт-Петербургской академии театрального искусства. Ведет семинары и тренинги по актерскому мастерству и сценической речи в театральных школах и драматических театрах Германии, Австрии, Финляндии, Швейцарии и других стран.
Факт
Так говорили старые артисты:
nонкАй, светлАй, небеснАй, доЩь, четверЬг, ввеРЬХЬ. Я не волшебник, я только учусЪ (твердо). ЧЬто.
Самое важное - в нашем Telegram-канале
