Штыковой удар
В 20 лет Деомид Кожуховский был призван на срочную службу в Красную армию в 1939 году, когда началась война, вместе с другими солдатами-срочниками попал на фронт. Он прошёл всю войну без единого ранения и в сентябре 1945 году вернулся домой. В марте 45-го года из немецких бумажных мешков для продуктов он изготовил две толстые тетради и стал вести дневник.
16.04.45
"С тех пор, как штыковой удар вашей красоты основным уколом поразил моё сердце и нанёс рану глубиной полного профиля, я подолгу не могу заснуть после отбоя, я всё думаю о вас.
Как хотелось бы мне сейчас обнять шейку приклада, прижать к плечу и опустить поцелуй на ваши алые губки. Я восхищён вами, смотря на ваше фото, как на новый чехол малопехотной лопатки. Ваш ласковый голос можно сравнить с голосом дневального, произносящим любимую команду – приготовиться на обед или отбой.
Из-за вас я стал такой рассеянный, превзошёл все законы рассеивания, днём и ночью, с наименьшим безопасным прицелом, веду автоматический огонь своими мыслями через головы миллионов людей по вашему ярко пылающему сердцу, являющемуся отличной мишенью для такого стрелка, как я. <…>
Я не раз подходил к вашей квартире и брался за спусковой крючок вашей двери, как меня брала "мандраже", словно перед выходом на огневой рубеж для стрельбы по три упражнения из винтовки. Меня иногда терзают сомнения, и тогда на моё сердце давит такая тяжесть, которую можно сравнить с тяжестью ранца (Сидор Ивановича), давящего на плечи после 50 км марша. Но я никогда не разлучусь с Сидор Ивановичем, потому что в нём на самом дне лежит ваше фото, завёрнутое в новую портянку "НЗ".
Моя любовь прилетит к вам по азимуту со скоростью пули образца 1930 года, клянусь вам винтовкой отличного боя и малопехотинской лопаткой, что любовь моя верная, как стрельба в упор на 25 метров. Я по-пластунски ползаю перед вами и умоляю дать возможность окопаться в вашем сердце и занять там долговременную оборону. Я уверен, что не пройдёт и одной недели, как наша новая супружеская жизнь будет переведена к нормальному бою.
Да! Когда дождёмся той минуты, когда мы по команде под руку и торжественным маршем, строевым шагом направимся в ЗАГС для принятия присяги на верность друг другу".
Дожить до 19
24.10.42
"Здравствуй, дорогая сестра. Получил от тебя письмо, но жаль, что пишешь мало. А хотелось бы читать и читать, но читать почти нечего. <…> Эх! Ирина! Как мне хотелось бы сейчас побыть дома! Ты не можешь представить, и тебе никогда не испытать этого чувства… Ну да что толковать об этом, эту мысль нужно откинуть навсегда. <…>
Живу пока неплохо, а как дальше будет – не знаю. Дожил до 18 лет, дожить бы до 19. Недавно ходили в поход, но я не ходил, так как у меня нет валенок. Обморозил нос. <…>
Очень хочется покушать домашнего. Из продуктов вышли все, что у тебя есть. Ты прости такую крайне бесцеремонную просьбу – охота нажраться хоть раз (в полном смысле этого слова). <…> Целую, Владимир".
Володю Кузнецова призвали на фронт в июле 42-го года, когда ему было всего 17 с половиной лет. Он погиб под Киевом 5 ноября 1943 года от прямого попадания снарядом. До своих 19 он не дожил один месяц и 10 дней.
Больше, чем любовь
Василий Михалюк родился и вырос в селе Родино Алтайского края. Он попал на фронт в июне 41-го, а вернулся домой только в марте 1946 года. Всё это время его ждала невеста Мотенька, работавшая сельской учительницей.
- Он очень часто писал мне. Красивые, нежные, откровенные письма… И сейчас я их читаю с каким-то особым трепетом, как в первый раз.
Мои коллеги, девчата, всегда просили, чтобы я читала письма вслух, как художественную литературу. А если я отказывалась, отбирали их у меня, - вспоминала Матрёна Ефремовна 60 лет спустя.
12.12. 43
"Добрый час, друг мой! Представь себе, когда чувствуешь, что тебе должны вручить письмо, и ты его получаешь?! Тут и детская радость и всё прочее. Я признаюсь тебе, свою мать и отца люблю сильно и нежно, как никого, но от тебя, родная моя, жду письма больше всего. Читая его, вспоминаешь наши встречи, тебя – нежную, до боли милую, и что-то волнующим потоком входит во всё существо, жизнью наполняет кровь.
На всю жизнь для меня запомнится тот вечер, в том девственном Сухиниче. Когда я, измученный любовью, с невмещавшей от пережитого душу чувства, убаюканный любовью, я засыпал и уже не слышал, а скорее чувством улавливал твои воздушные шаги и шорох ночного платья, ощущал твой жаркий поцелуй, который вводил в какое-то забытье.
<…> Голубка моя, нас только двое. Ты и я – это одно, не так ли? Взял бы я тебя за подбородок, посмотрел бы в твои ясные очи, душа моя, и поцелуем, страстным поцелуем, пытались бы укротить вырвавшуюся из груди страсть. Любовь… Но вот тебя нет, ты далёко, далёко там в родных степях Сибири. И ты не можешь представить, как скучает сердце о тебе, как хочется быть с тобой рядом! И чем больше становится разлука наша, тем больше страсти и любви набирается в груди! Нет, я сожгу тебя огнём своих чувств и страсти, когда мы встретимся с тобой! Друг мой, у меня больше, чем любовь к тебе! Целую, как и всегда, Вася. Целую, душа моя, жду.
P. S. Если можно, вышли мне тетрадь. Не мне нужна, для службы!"
Куриная слепота
Константин Михайлович Коваленко попал на фронт уже в зрелом возрасте – 35 лет, прошёл всю войну – от первого до последнего дня.
27.04.45
"<…> Почти месяц прошёл в напряжённых и упорных боях. Сильно породнился за это время с лопаткой: отточил, как хороший нож. И когда появляются "стервятники" - я уже сижу в ямке. Падали рядом бомбы, но в мои, занятые мной ямки, не попадали.
Но главное - впереди, родная. Надо гнать и гнать врага. В это самое время навалилась на меня "куриная слепота". Но мы народ находчивый, я с товарищем вспорол только что убитую лошадь, достал печёнку, отослал повару её сварить и много поел. Через ночь, как мне показалось, видеть стал лучше и опасность миновала. <…>
Я тебе говорил, что меня наградили медалью "За отвагу". <…> Родная, крутись, знаю, что тебе трудно. Но дело нашей чести – с честью пройти через испытания за нашу Родину и наше счастье!"
Плакать по-русски
"Сегодня выходной день.<…> Вечером ходил на танцевальную площадку, много было норвежек. Посмотрел на них, как баран на новые ворота, поговорили с одной на пальцах. Дал определение такое, что она по-русски плакать не умеет, и разговора с ней не может быть никакого".
20.08.45. Из дневника Деомида Кожуховского
Самое важное - в нашем Telegram-канале
