Юность, оборванная войной
«Когда началась война, мне было 14 лет. Мы жили на Украине, в рабочем посёлке Красноармейске, недалеко от Запорожья, — вспоминает Мария Васильевна. — Мой отец, коммунист с 1939 года, работал на заводе, а брат — в обкоме партии в Днепропетровске, мужья сестёр служили в органах МВД и в армии. Отец, несмотря на бронь, ушёл добровольцем на фронт. Муж старшей сестры, политрук, перед войной был направлен в Московскую академию. Он писал, что скоро заберёт семью, но так и не приехал. Его следующее письмо пришло из Гродно, а затем началась война…».
В октябре 1941 года, когда немцы подошли к посёлку, семья, включая маму, брата и сестёр решила эвакуироваться. В одной из деревень по пути следования их нашёл ординарец мужа средней сестры. Он сказал: «Что вы тут сидите? Возвращайтесь домой! Укрепления на Днепре мощные, немца не пропустят!». Тогда мама Маши подумала и решила: дело уже и к зиме, вещей с собой взяли мало — будем возвращаться.
Но на обратном пути им встретилась двухместная повозка. Мужчина с трудом остановил лошадь и закричал: «Вы куда? Там немцы. Спускайтесь с дороги к ближайшему селу, а не то они и вас сметут!». Он дал Марии с семьёй совет — обратиться к местной учительнице, что жила на краю села, однако, та их не впустила к себе, сказала, что за такое немцы и её могут расстрелять.
Той же ночью по дороге, с которой свернула семья, пошли машины одна за другой. Маша не сразу сообразила, что это немцы и даже спросила у мамы: «Как же так? Такая сила, а отступают?». Наутро к соседнему дому подъехала немецкая машина с красным крестом. Но на этот раз обошлось. Немцы в этой деревне не останавливались и прошли мимо.
Через два дня, когда дорога опустела, семья продолжила свой путь назад к дому. Мама Марии тогда сказала: «Если суждено нам погибнуть, это произойдёт, а нет — так нет». К вечеру они добрались до бабушки, которая жила на краю района. В доме Маши хозяйничали немцы, попасть внутрь она с семьёй смогла только через три-четыре дня.
«А через неделю в посёлке была образована комендатура, — делится своими воспоминаниями Мария Васильевна. — Откуда ни возьмись появились дети раскулаченных и сосланных Советской властью, как будто они где-то рядом были и только ждали момента, чтобы объявиться. Они активно сотрудничали с оккупантами, издевались над нами как могли. Маму и старшую сестру сразу забрали, их допрашивали, избили до полусмерти. Когда их привели на четвёртый день, мы с братом уже не верили, что снова увидимся».
Так, Мария с семьёй прожили в оккупации в своей родной деревне до 1943 года. Их выручали огород и родственники. Комендатура выгоняла жителей на дорожные работы, расчистку железнодорожного полотна и завалов взорванного завода. Потом до семьи Маши дошли слухи, что готовится отправка молодых людей на работы в Германию. «Посоветовавшись дома, брата решили спрятать у знакомых, живших в 13 километрах от нас. За меня особенно не беспокоились, думали, молодая ещё, не возьмут, — рассказывает Мария Васильевна. — Когда в комендатуре хватились брата, маму опять забрали для допросов. А через неделю, на рассвете, раздался громкий стук в дверь. Мы все соскочили. Зашли два полицая, спросили, где я. Затем велели одеваться и идти с ними. Накинула я, что под рукой было, мама сунула мне какой-то кусок в руки, и меня увели».
Дорога в ад…
«В комендатуре мне велели подписать бумагу, в которой говорилось, что, если я сбегу, вся моя семья будет расстреляна. Потом посадили всех согнанных на четыре телеги и в сопровождении полицаев с собаками повезли в Запорожье. По дороге на неделю останавливались в Хортице, где нас поселили в здании тюрьмы. Там уже было много людей, но втолкали ещё и нас. Грязь, вши, еды никакой. Затем опять с собаками переправили на вокзал, посадили в закрытые товарные вагоны — лишь маленькая дырочка в полу и повезли, не выпуская и не открывая дверей. Из еды в вагон просовывали в основном хлеб с опилками. Выпустили нас только перед самой Польшей, в степи».
Оттуда Марию с другими пленниками перевезли в немецкий лагерь. «Деревянные бараки, колючая проволока в несколько рядов — поверх пущено электричество, вышки с охранниками, собаками. Были там и мужчины, и женщины, и несовершеннолетние, в основном с территории Украины, — делится воспоминаниями Мария Васильевна. — Здесь нас, если это можно так сказать, кормили: утром маленькая чеплышка кофейного суррогата, днём жидкая баланда из брюквы с червями вперемешку. Сейчас можно только поражаться, как мы выжили на такой еде.
Немцы прилагали все усилия, чтобы лишить нас чувства собственного достоинства. Не передать, как нас унижали. Были люди, которые ломались, не выдерживали избиений и прочих издевательств. Некоторые сразу заговорили по-другому, стали «подпевать» фашистам. Их переводили в другие бараки, создавали им лучшие условия. Одна женщина — видная такая, ухоженная, всегда в окружении немцев, говорили, что до войны она работала в театре, — всех убеждала, что война закончится поражением русских, ждать нечего…
Вспоминая те дни, я думаю, что выжить мне помогла только вера. Я всё время жила с ощущением, что это обязательно прекратится. Но я и предположить не могла, что доживу до этих пор. Плохая еда, нечеловеческие условия проживания, сырость, босые ноги… Но что интересно, я даже ангиной ни разу не болела. Видимо, организм сконцентрировал все свои силы на то, чтобы выжить. Тех, кто заболевал, сразу уводили и расстреливали. Остальных страшно били за каждый непонравившийся взгляд или жест. Меня выручало то, что я была очень маленькая, незаметная, худенькая, в глаза не бросалась».
После месяца пребывания в нечеловеческих условиях Марию и ещё нескольких пленников отправили на биржу труда, где немецкие хозяева набирали себе работников. Оттуда её забрали работать на хуторе.
Освобождение и встреча с «нашими»
«Вместе со мной работал француз, он был военнопленным — днём его привозили, а на ночь возвращали в лагерь. Уже где-то за три дня до прихода наших, в феврале 45-го он мне сказал: «Марихен, русские уже совсем близко. Завтра я на работу не приду, мы с товарищем убегаем». На завтра он и правда не пришёл. Мы все сказали, что ничего не знаем о французе и его планах, — продолжает свой рассказ Мария Васильевна.
То, что русские недалеко, было ясно уже всем. Всё чаще доносились отзвуки взрывов, ночью хорошо были видны всполохи огня. Хозяева стали мягче к нам относиться. Помню, били меня только раз. А через два дня после исчезновения француза стали убегать и немцы. Мне полячка посоветовала спрятаться в кладовке, иначе обязательно убьют при отходе. И, действительно, немцы заезжали на наш хутор, спрашивали у неё: нет ли русских работников. Она сказала, что осталась одна.
Вечером вернулись хозяева. А утром они отправили меня к соседям ещё за одной лошадью. Побежала в чём была, а когда добралась — вижу, сосед весь в крови лежит. Я передала ему просьбу своих хозяев, он ответил: «Какая лошадь? Куда сейчас ехать? Неужели ты не видишь, что творится?». Посмотрела на дорогу, а там люди в шинелях. Я помнила, что у наших серые шинели были, а тут какие-то другие. Подумала сначала: союзники. Какие? Выскочила на улицу и только завернула за коровник — вокруг засвистели пули. Упала в грязь и ползком за угол. Опять меня Бог пронёс. Только глаза открыла, вижу, бежит парень, на нём шапка со звездочкой. Не помню, как вскочила, бросилась ему на шею: «Наши! Наши!». Он оторопел, потом спрашивает: «Ты кто?». А я стою грязная, дрожащая, только и выдавила из себя: «Украинка я». Потом мне плохо стало. Парень оттащил меня немного в сторону и говорит: «Сестрёнка, мне некогда. Ты подожди тут, сейчас наши подойдут». Сказал и убежал. Я даже фамилию его не успела спросить. О чём сейчас особенно сожалею».
Жизнь после войны
После всех пережитых событий Марию направили в распоряжение военной комендатуры деревни Осташево, которая занималась репатриацией бывших военнопленных.
«Было это в середине марта. Мы оформляли бумаги и эшелонами отправляли людей домой. Через нашу комендатуру прошло 11 тысяч французов, 5 тысяч итальянцев, были и норвежцы, и датчане, военнопленные и из других стран. Поляков отпускали сразу. И лишь когда отправили всех до единого, в декабре 1945- го нашу комендатуру расформировали. К этому времени я уже вышла замуж. Мой муж был комендантом, в комендатуре мы и познакомились. С ним мы поехали на Украину».
В живых Мария из всей семьи застала маму, папу, вернувшегося с фронта инвалидом 1 группы и работавшего к тому времени председателем поссовета, а еще старшую сестру и одного брата. Братишка Коля попал в действующие войска, воевал и был смертельно ранен в бою, умер в госпитале, средняя сестра похоронила двух своих ребятишек и ушла на фронт, где тоже погибла, погибли и мужья обеих сестёр.
«После освобождения я, как и все остальные бывшие узники фашистских лагерей, проходила проверку в особом отделе. Это тоже надо было пережить. Допрашивали с пристрастием, говорили такое, чего никогда и не было. Некоторых сразу отправляли в тюрьмы, советские лагеря. Потому что, действительно, было много предателей, людей, которые по собственному желанию сотрудничали с фашистами. Я эту проверку, как и первую, которая была ещё в комендатуре, когда меня оставляли для работы, прошла, — вспоминает Мария Пяткова. — В сентябре 1946 года мы с мужем переехали на его родину — на Алтай. С тех пор Алтай и моя родина. Первая моя работа в Барнауле была в трамвайном управлении кондуктором. При поступлении написала о себе всё как есть. Позже, когда устраивалась в политехнический институт, мне посоветовали не писать о своём прошлом, так как из-за него меня могут не взять на работу. Я не написала и чувствовала себя отвратительно. Постоянно помнила, что живу с обманом.
В партию не вступила, хотя предлагали, а в душе всегда была беспартийным большевиком. Считала, что не достойна быть в её рядах. Хотя очень часто обидно до слёз — в чём я виновата? Так было прожито 50 лет с ощущением собственной ущербности…
К германскому народу ненависти я не испытываю. Но всегда думаю: не дай Бог, сложилось бы всё по-другому. Оставшиеся в живых стали бы рабами, быдлом. Нас же за людей не считали. А как в нас бросали камнями, когда вели от вокзала до лагеря, как плевали… Разве это забудешь? Нельзя такого представить тем, кто подобного не пережил.
Теперь многие преклоняются перед всем иностранным. Одна моя молодая знакомая сказала: «Пусть хоть японцы придут, лишь бы мы лучше жили». Так могут рассуждать только люди, которые не испытали к себе отношения, как к человеку низшей расы. Но я очень боюсь, как бы нашу страну не довели до этого.
Считаю, что мы сами должны навести порядок в собственном доме, как делает это добрая хозяйка, не приглашая для этого соседей».
Профсоюзный путь длинною в жизнь
«Я знаю Марию Васильевну уже очень давно, в краевой организации профсоюза строителей она не последний человек, зарекомендовавший себя как профессионал своего дела, — делится своими воспоминаниями бывший Председатель краевой организации профсоюза строителей Алтайского края Александр Кононович Бондарев — Когда в Политехническом университете освободилось место старшего бухгалтера, её сразу пригласили. Там же она впервые вступила в профсоюз, ведь казначеи отвечали за сбор взносов. Уже на первом отчётно-выборном собрании её единогласно избрали в профком — даже вопросов не возникло.
Позже её наставница по бухгалтерскому делу перешла в крайком машиностроения и позвала Марию Васильевну за собой. А уже оттуда она попала к нам в профсоюз строителей старшим бухгалтером. После выхода на пенсию работала в бухгалтерии крайсовпрофа, ревизии, помогала в завершении строительства спорткомплекса «Обь» — её опыт всегда был востребован.
Вот я смотрю на нас с Марией Васильевной и думаю: нашлись же два индивидуума, у которых в трудовых книжках всего две записи: принят в профсоюз и ушёл на пенсию из профсоюза»…
Комитет профсоюза строителей Алтайского края
«В трудовой книжке всего две записи: Принят в профсоюз и вышел на пенсию из профсоюза…»
В марте 2025 года Марии Васильевне Пятковой исполнилось 98 лет!
Самое важное - в нашем Telegram-канале
